- Папа, можно я расскажу тебе анекдот? - спросила дочь у отца.

- Рассказывай, - улыбнулся тот.

- Спасибо Сталину-грузину, что он обул нас всех в резину… - начала дочь.

- Не смей больше такое говорить! Не смей! - испуганно-грозным шепотом наложил запрет отец…


Сейчас хорошо понимаю, почему он так резко ответил – время было такое. В сталинский период каждый боялся за свою жизнь. Любое необдуманное слово могло сыграть роковую роль.

В 20-30-е годы XX столетия в Советском Союзе репрессиям подверглись миллионы человек. Среди них оказался и мой дед Иван Тимофеевич Карлинский.

Родился он в 1890 году в польской семье в селе Черницкая слободка Новгород-Волынского уезда Киевской области. Было у него свое хозяйство: держал лошадей, коров, овец; имел пять гектаров земли. Все это отобрали, а семью Ивана Карлинского выслали в совхоз «Липцы» отделения Станкостроя Липецкого района Харьковской области. Здесь дед мой работал разнорабочим до 5 сентября 1937 года. В этот день его арестовали, предъявив обвинение по статье 54-10 (статья 54 соответствует статье 58 Уголовного кодекса РСФСР) части I Уголовного кодекса Украинской ССР. (Справка: статья 54 с 1 по 14 части – контрреволюционные преступления). 26 декабря 1937 года по постановлению НКВД и прокурора СССР от 16 декабря 1937 года деда расстреляли в Харькове.

Все это я узнала много позже. В нашем доме было не принято говорить о «преступлении» Ивана Тимофеевича. Клеймо «враг народа» лежало не только на нем, но и на всей семье…

В 2000 году мы получили из Харькова бумаги, в которых было сказано, что 10 августа 1989 года за отсутствием состава преступления прокуратура Харьковской области реабилитировала Карлинского Ивана Тимофеевича…

После ареста деда его семья осталась практически без всякой поддержки и запаса, так как все то, что было нажито, забрали. В ссылку разрешали взять с собой только одну корову. Бабушка не выдержала всего этого и в этом же году умерла. Мой отец, его младший брат и сестра остались одни. Они работали на разных работах в совхозе до мая 1941 года.

В мае 1941 года моего отца Франца Ивановича Карлинского и его брата призвали в армию. К тому времени мои родители уже были женаты…

Поскольку жили мы на Украине, оказались с мамой в оккупации. До сих пор перед глазами картинка: жуткий гул, пыль, мокрая глина - по сельской дороге двигается колонна фашистских мотоциклистов. Я, в галошах не по размеру, выбегаю на дорогу. За мной, крича от ужаса, бежит мама. Но она не успевает. Я падаю прямо под колёса движущейся техники... Доли секунды… Рваный протектор перед глазами и пыль в лицо…. От страха закрываю глаза и… чувствую, как взмываю вверх… Подхватили меня чьи-то руки. Но не мамины. Открываю глаза, а это - немец. На вытянутых руках он перенёс меня через колею и поставил на обочину… Такие вот воспоминания о войне.

В 1942 году, когда гитлеровские войска стали подходить к Сталинграду, в рядах Красной Армии началась чистка. Отца и его брата, как неблагонадежных, отправили в Казахстан, в трудовую армию. Сработал пресловутый национальный признак, ведь отец мой был поляк.

За хлебом приходилось выстаивать длинные очереди, которые занимали с вечера, ведь в то время в Щучинске ничего не выращивали, кроме картошки и капусты. Местные дети нас сторонились, называли врагами народа, смотрели косо. До сих пор помню летящие в меня комья грязи и камни.

Не жаловала нас и местная власть.

Хотя по тем временам отец считался грамотным человеком, так как окончил шесть классов, устроиться работать он смог только кочегаром. Работал то на заводе, то в горкомхозе.

Рядом с нами жили немцы, высланные с Поволжья, ингуши, молдаване, люди других национальностей. Все высланные помогали друг другу чем могли, учили друг друга тому, чего сами умели: обрабатывать овечью шерсть, вязать, шить, выращивать и перерабатывать овощи.

В плане питания здорово выручал нас лес, мы собирали грибы и ягоды. Грибы солили, ягоды сушили, сахара-то не было, мы о нём и понятия не имели.

Мы, дети, не боялись никакой работы. Работали вместе с родителями. Помогали семьям спецпоселенцев убирать их жилища, могли принести воды. В совхозе «Котуркульский», который был недалеко от города, выполняли посильные работы: осенью убирали картошку с полей, весной перебирали ее на складах, сажали, летом пололи и поливали огороды. Денег нам не платили, рассчитывались то ведром картошки, то пучком редиски, вилком капусты и прочим. Мы были очень рады своим заработкам.

Так продолжалось до 1956 года, когда с отца сняли ограничение и разрешили свободный выезд. Правда, ехать-то уже было некуда. К тому же на казахстанской земле родились пятеро моих братьев и сестер. Для нашей большой семьи родители построили саманную избу…

Когда в Казахстане «подняли целину», закончилось наше голодное существование, теперь хлеба было вволю. И это на всю жизнь у меня осталось самым ярким воспоминанием…

Отца моего реабилитировали и даже назначили денежное пособие. Большой радости это известие у нас не вызвало. Нельзя избыть то, что мы пережили. Нельзя забыть наши утраты. Нельзя вернуть расстрелянного дедушку. Память, она такая…

По материалам «Книги памяти репрессированных» и газеты «Звезда Лангепаса» подготовила Диана Нестеренко